|
|
|
| на базе журнала "Манифестация" |
Пришло время по-новому, свежо обратиться к истории Французского государства, начиная с Освобождения, в частности, к той, что на основе неодолимых колониальных войн в Индокитае и в Алжире породила в итоге V-ую Республику и сделала своим вестником генерала де Голля, эффективного творца спокойной деколонизации территорий Чёрной Африки. Ход вещей и обстоятельств, несомненно, обязывают сделать это. Прежде всего, с конца Холодной войны контекст ускоренной глобализации, особо прилагаясь к Франции, похоже, должен поставить под вопрос всё, что значила эта деколонизация как постоянство привилегированных отношений между метрополией и её африканской экс-империей. Затем создание Европейского союза , который, каковы бы ни были его трудности в приведении в движение полититческих институтов, дающих ему силу и легитимность, значительно покушается на старый суверенитет государств-наций и, в более специфичном случае Франции, похоже, равно должно столкнуться с таким особым миром её африканской "вотчины"[son "pre-carre"africain]. Наконец, как если бы это было неизбежным следствием подступа к либерализму и этой потери суверенитета, многочисленные афёры, в которых замешаны высокие лица Французского государства или больших национальных обществ, левых как и правых, всё более и более оказываются на публичном месте, в хитросплетениях интриг, в которые с трудом можно поверить, и которые достойны лучших чёрных романов, имеют почти все в качестве общего пункта развёртывание их интриг на африканских сценах. Судебные следователи хватаются за них, прикасаясь к тому, что ещё совсем недавно было бы названо, без иной процессуальной формы, "государственным интересом" или "секретной защитой", и журналисты или осмотрительные наблюдатели, значтельно более многословные, чем первые, используются, чтобы дать нам вскрыть тёмные манипуляции и сомнительные маршруты многочисленных сетей Франсафрики. Франсуа-Ксавье Вершав [Francois-Xavier Verschave] со своим совсем недавним Noire silence (2000) ["Чёрное молчание"] и другими более ранними произведениями, среди которых La Francafrique ["Франсафрика"]. Le plus long scandale de la Republique (1998) ["Самый долгий скандал в Республике"] — одно из таких, утверждаясь, вероятно, как самое упорное в разоблачении и назывании самых тёмных франко-африканских афёр. Но надо также упомянуть Стефена Смита [Stephen Smith] и Антуана Глазера [Antoine Glaser] с двумя томами их Ces Messieurs Afrique (1992 и 1993) ["Эти господа Африка"], Клода Вотье [Claude Wauthier] и его Quatre Presidents et l'Afrique (1995) ["Четыре президента и Африка"] или ещё Пьера Пеана [Pierre Pean], опубликовавшего в 1983 году Affaires africaines ["Африканские афёры/дела"], равно как и Жана-Франсуа Байара [Jean-Francois Bayard], поднявшего чуть позднее завесу над La Politique africaine de Francois Mitterrand (1984) ["Африканская политика Франсуа Миттеррана"], не забыв, разумеется, самого Жака Фоккара [Jacques Foccart], необходимого великого служителя культа всех франко-африканских отношений, начиная с эпопеи Франс Либр [la France Libre] в 1940 году, который к закату своей жизни продистиллировал несколько хороших кусков из происков и шестиугольных стратегий в Африке (Foccart parle ["Фоккар говорит"], 1995, 1996). К этому надо добавить сегодня менее известное, но, как минимум, также необходимое произведение Жоржа Шаффара [Georges Chaffard], которое, начиная с 1960-х годов, давало по поводу голлистской деколонизации Чёрной Африки версию, весьма отличную от тех, что были официально в ходу в ту эпоху (Les carnets secrets de la decolonisation, 1965, 1967) ["Тайные дневники деколонизации"]. Короче, с очевидностью начинает разворачиваться и выходить на свет то, чем в течение более сорока лет были очень странные связи [les tres singulieres liaisons] французского государства с его африканскими экс-колониями, впрочем часто расширяемые на бывшие бельгийские, португальские и даже британские владения. Но, если следовательно можно биться об заклад, что на столах судей в ближайшие годы накопятся другие дела и распутаются другие лабиринтные франко-африканские интриги, то следует сказать себе, что подобное разворачивание займёт много времени, до такой степени упомянутые связи не переставали проявлять органическую систему, созданную задолго до этого, предоставляя таким образом мало возможностей для процесса разрыва, даже когда он весьма желается или в высшей степени желателен.
Таков реально смысл анализа, который предлагается обрисовать здесь. Ибо, в отличие от выше упомянутых авторов, мы не располагаем никакой неизданной информацией по Франсафрике и тем более "чёрными досье" (1) для предъявления. Скорее, чтение их трудов многому нас научило, в то же время как содержание таковых, будучи равно назидательным, в том, что касается очевидно подозрительного характера франкоафриканских сетей, показалось нам лишённым перспективы видения и рамок вразумительности. Нам также кажется, при том, даже если замечание будет воспринято как самонадеянное и ничуть не умаляет их огромного интереса, что большинство этих сочинений касается только пены вещей, также мало аппетитной и перегруженной, и с ходу они не позволяют по-настоящему определить, какие типы историко-политических пружин привели к их возникновению. Иначе говоря, недостаточно представить Франсафрику в чертах эволюционирующего мира на полпути между двором Борджия и неким мафиозной ассоциацией, надо также понять, как такой мир (который, впрочем, может предъявить более привлекательные особенности) оказался возможен и продолжает быть им, несмотря на утверждаемые там и сям слабые поползновения отделаться от него.
С самого начала, надо установить, что мир Франсафрики, такой как он описан, не представляет собой особую сцену, на которой Французское государство через свои каналы и своих влиятельных людей, как бы, на длительное время сбилось с пути или готовило себя к "самому долгому скандалу республики". Всего менее, если есть скандал (и вполне понятно, что вещь может быть названа так), его надо поместить туда, где он должен быть, т.е. ничуть не в этот вариант дополнения или заднего двора, каковой могла бы представлять Франсафрика, но в само сердце Французского государства. Таким же образом нам представляется мало уместным прибегать к банально употребляемым понятиям неоколониализм и империализм, которые, несомненно, имеют достоинство указывать, что деколонизация или независимость африканских государств на перевале 1960-х годов были лишь событиями с обманчивой внешностью, но не позволяют, несмотря ни на что, за счёт своего общего характера понять однозначную природу современных франко-африканских отношений, которыми оперирует, но не исчерпывает их в действительности мир Франсафрики. Вот почему, вследствие очевидности, более эвристично, в нашем понимании, рассматривать эти отношения менее как восходящие к тому, что для удобства называют "вотчиной" ["pre-carre"], где бывшая метрополия никогда не прекращала бы развивать свою неоколониальную политику, чем к процессу интернационализации, через который Французское государство, начиная со своего воссоздания после Освобождения и, особенно, после образования V-ой Республики, последовательно преобразовалось во Франко-африканское государство. Иными словами, если и есть какой-то скандал или какая-то государственная тайна, то искать их надо на скрытой стороне двух последовательных республик и во Французском государстве, которое не было в точности тем, что думали о нём, как если бы оно им было в течение полувека.
Тезис с очевидностью требует показа, даже если в пространстве этой статьи придётся прибегнуть к некоторым историческим коротким замыканиям и нескольким схематизациям.
[..............]
ВЕЛИКОЕ ФРАНКО-АФРИКАНСКОЕ ТВОРЕНИЕ V-ой РЕСПУБЛИКИ
Каковы бы ни были франко-африканские усилия воспрепятствовать независимости африканских территорий, таковая в конечном счёте наступила весьма быстро и без общего столкновения. В самом деле, обессиленная сменой более двадцати правительств и впутавшаяся в войну в Алжире, которая опасно отражалась на французском обществе, IV-ая Республика бескровно сдалась генералу де Голлю 1 июня 1958 года. Пятая сменила её, будучи оснащённой конституцией, необходимой для создания мощного государства, но с перспективой, обозначенной ещё в Браззавиле, де Голль зачал эту новую республику лишь в точной мере, где она органично связывала себя с африканскими территориями. Разумеется, за четырнадцать лет здесь произошло многое, в частности, через совсем недавний рамочный закон, который давал им реальную законодательную автономию. Но сам тот, кто оказался причастен к её концепции, для сведения — Феликс Уфуэ-Буаньи [Felix Houphouet-Boigny], уже являлся к тому моменту "поверенным в иностранных делах" [ministre conseille aux Affaires etrangeres] генерала, и с его твёрдым сотрудничеством Франко-африканское сообщество [Communaute franco-africaine] быстро продвигалось к своему утверждению через референдум в то же время, что и Конституция, учреждающая V-ую Республику. Всё пошло не так как это предполагалось престижным франко-африканским браком, поскольку Гвинея Секу Туре [Sekou Toure] её отвергла. Тем не менее, стиль, который он хотел придать Сообществу, и весьма напоминал взятие в руки старого домохозяйства pater familias [патриархом], выразился сразу же в изгнании Гвинеи, что означало, что Французское государство не оказывает ей отныне никакой помощи и защиты. В действительности, некоторые другие африканские лидеры, в частности, Сенгор [Senghor] несколько заколебались положительно проголосовать на референдуме, поскольку им показалось, что в продолжение действия Закона-рамки (2) Франко-африканское сообщество вело напрямую к "балканизации" территорий, т.е. к системе, которая была бы далека от конфедеративной республики, которую они желали и которая обеспечила бы более равновесные отношения между партнёрами, к системе, дававшей de facto Французскому государству преимущественное положение (3). В конечном счёте это оказалось решающим пунктом разногласий, которые спровоцировали процесс независимости, приведший с 1959 года Сенегал и Мали считать, что, чем быть "балканизированными" во франко-африканском домохозяйстве, лучше официально провозгласить себя суверенными. Сообщество, таким образом, сделало затяжной выстрел и, если де Голль и Уфуэ-Буаньи из-за этого рассердились сразу, манера, с которой они встретили первые [требования] независимости, давая её территориям, которые на самом деле и не требовали её (Кот д'Ивуару, разумеется, но также и маленькой территории как Габон, глава правительства которой того времени Леон М'ба [Leon M'ba] отчётливо говорил, что предпочёл бы [статус] французского департамента), указывала, что дело очевидно не было слишком серьёзным. Оно представляло даже большое преимущество поместить главу Французского государства в очень выгодное положение великого деколонизатора, который сразу вдруг постарался урегулировать алжирский вопрос и дал родиться в значительно лучших условиях тринадцати новым африканским государствам.
Однако за похожестью вещей главное оказалось более, чем сохранено. За отсутствием рамок сообщества, хотевшегося одними, и конфедеративной системы, желавшейся другими, большая франко-африканская семья в действительности была вполне готова, чтобы принять своё участие в мутациях Французского государства, запрошенных V-ой Республикой. Разумеется, она не имела той же стати, что зачала III-ю Республику во время меж-двух-войн, когда колониальная система односторонне регулировала отношения между "сильным и слабыми". Таковые были теперь официально независимыми и располагали некоторым простором для манёвра для обсуждения двусторонних договоров об обороне и сотрудничестве с Францией или, иногда, как это сделало Мали в 1962 году, создав свой собственный малийский франк и прибегнув к помощи Советского Союза и Китая; таковой — ещё более, чем при IV-ой, когда уже тратилось немало — должен был оплачивать цену функционирования этих молодых государств, резервируя более 1% своего ВВП на то, что он называл отныне публичной помощью развитию (то, что полностью ставило его во главе индустриальных стран) (4).
Но помимо того,что хозяин всё время отслеживал мелочи, в частности, по-своему отмечая африканские независимости новой военной интервенцией в Камеруне, где одним жестом освобождался от враждебного ему политического движения, чтобы поставить благожелательного ему главу государства (5), большая франко-африканская семья располагала теперь выдающимися фигурами. На самом первом месте, Феликс Уфуэ-Буаньи, который, разумеется, стал президентом Кот д'Ивуара, но который, принимая во внимание место, занятое им внутри Французского союза и, прежде всего, в поворотный момент Закона-рамки и Франко-африканского сообщества, самым широким образом правил обедню, чтобы приложить, развить и вдохновить африканскую политику Франции. Это была там тем более выдающаяся деятельность, что Кот д'Ивуар знал достаточно впечатляющее процветание, большая часть которого вылавливалась из помощи Франции и продолжал быть её основным торговым партнёром в африканском пространстве.
Главное, в самом деле, оказалось более чем предохранено, ибо в результате африканских независимостей восхождение V-ой Республики значительно продвинуло вперёд независимость самой Франции. Возобновляя большое начинание, предпринятое им в эпоху Свободной Франции [France Libre], затем временного правительства , но на этот раз с пригодными институциями, генерал де Голль попытался заново построить государство, которое должно было обеспечить Франции быть совсем не той средней державой, на которую её национальная бухгалтерия, казалось бы, должна была указывать, но квази великой державой, способной вести свою собственную партию между Соединёнными Штатами и Советским Союзом. Однако, чтобы удовлетворить такую амбицию, V-ая Республика была вынуждена предаться весьма странной алхимии. Придавая больше размаха глубоко направляющей роли, которую уже сообщила государству предыдущая Республика,
в частности, более отчётливо отмеченным присутствием в аграрном секторе, транспортной промышленности и в индустрии вооружений, производстве электроэнергии или научных исследованиях, Франции удаётся добыть (несмотря на то что она полностью была этого лишена) два основных энергетических источника — нефть и уран, которые к тому времени обеспечивали независимость и силу наций. И если она и преуспевает в этом ловком ходе, до такой степени, что превращает страну в крупного производителя военной и гражданской ядерной энергии, то в основном это — благодаря франко-африканской семье,в этом случае — благодаря её членам, которые располагают ими в пределах собственных границ (как Габон и его нефть, где с 1965 года внедрилась компания Эльф Акитэн [Elf Aquitaine]) или которые служили переправами, чтобы пойти непосредственно за ураном в Южную Африку в обмен за обеспечение армий [режима] апартеида (6).
Под видом деколонизации, об этом можно судить по последствиям, франко-африканские дела в 1960-е годы приобрели королевский характер, синонимом которого они являлись под нажимом "государственных интересов" достойных подвигов, совершаемых V-ой Республикой, чтобы поднять Францию до уровня мировых держав: что воплощал весьма успешно Жак Фоккар, который не был только надзирающим, но и являлся самостоятельным жрецом культа при генерале де Голле в качестве генерального секретаря Елисейского дворца. Но к этому следует добавить другой подвиг, полностью соответствующий стремлению подчеркнуть процесс интернационализации франко-африканской семьи в недрах Французского государства, заключавшийся в его размножении на обилие африканских государств, призванных поддержать его внешнюю политику и его дипломатию при международных организациях. Удивительная, но потрясающая операция по производству из одного множества, придавала своё полное значение процессу балканизации, проводившемуся хозяйской рукой в конце 1950-х годов и сообщала планетарное измерение импозантной франко-африканской семье, давая в контексте холодной войны полную возможность Франции играть свою собственную геополитическую роль.
Одним ударом подвергнуть опасности идею что Французское государство при V-ой Республике — но в русле реконкисты Африки, предпринятой со времён Свободной Франции [France Libre] — станет Франко-африканским государством, в самом общем, есть лишь способ сказать, что большинство секторов (энергетический, военный, геостратегический), благодаря которым Франция смогла преобразиться в великую державу, примешивали отныне африканские государства, прежде всего, французские экс-колонии, но также и очень быстро бывшие британские, бельгийские и португальские владения (Нигерия, Заир, Ангола, Руанда, и т.д.). Чтобы это не могло быть замечено и признано в таком определении попросту означало, что франко-африканские дела, по мере того как они превратились просто в королевские и исходили из узкого круга [высшей] исполнительной власти широко уворачивались от совещательных инстанций страны: по примеру публичной помощи развитию, которая проходила через le FAC[?] и la CCCE[?] или шла напрямую от Казначейства. Что также ведёт к заключению, что размеры кассовых утечек Французского государства в направлении его африканских дублёров были далеко от того,чтобы председательствовать при "разводе между капитализмом и французской колониальной империей", порождая скорее всего "франко-африканский государственный капитализм". Наращивая политику помощи и инвестиций, которая велась ещё при Четвёртой, V-ая Республика, действительно, много потратила в Африке, но в соответствии с принципом, [en forme d'oxymoron], связанной помощи, т.е. помощи, которая обязывала страны, ею пользующиеся, прибегать к ней почти исключительно обращением к французским предприятиям. Именно в этом — добрая часть правды по поводу двусторонних соглашений о сотрудничестве, которые в духе старой стратегии автаркии касались значительно меньше старых коммерческих обществ и всё более и более — крупных французских промышленных групп, а также сотен их филиалов, работающих в столь различных секторах как дорожное дело, строительство, электрические и телефонные сети, или поставляющих африканским странам обилие гражданской и военной техники, когда речь не шла о заводах под ключ. В весьма мало конкурентной системе, сверхохраняемой зоной франка и гарантией, которую государство предоставило бы не получившим доверие кредитам или контрактам (7), таким образом, общественные деньги создали непременные рынки для французского капитализма, и в то время как африканские страны продолжали широко экспортировать свои тропические продукты в сторону Шестиугольника [Hexagone][собственно, Франции], глобальный счёт обменов Франции с Африкой мог постоянно представлять положительное сальдо: как ещё недавно, когда это сальдо было примерно равным тому, что она получала от своей торговли со странами Европейского союза (более двадцати миллиардов франков) (8). Совсем неудивительно, что такая система, которая была опробована ещё во времена Французского союза [Union francaise], лишь давала возможность смешивать общественные интересы и частные дела и порождать потоки клиентской ренты и различных сетей передачи льгот или пребенд [prebende]. Любые вещи, которые предстают сегодня как её самое слабое звено, в течение сорока лет функционировали внутри системы, подобно застёжке [en boucle], беря свой исток в сердце Французского государства, или, скорее, в его дублёре в форме Франко-африканского государства.
Но вне этих людей с сомнительной репутацией и чтобы понять всю меру общей политической экономии системы, достаточно в заключение припомнить её наиболее неизвестную характеристику, которой она дала основание для поворота 1970-х годов, т.е. в период её полного расцвета, значительной демографической чехарды между Францией и франкофонной Чёрной Африкой. Прежде всего, в то время как их было лишь несколько десятков тысяч в колониальный период, тем не менее с чувствительным ростом в течение 1950-е годов, экспатриированные французы никогда не были столь многочисленны как в те времена, когда африканские страны могли отмечать первое десятилетие своей независимости. Размещаясь здесь крайне неравномерно, в зависимости от той или иной численности в общем раскладе (хороший пример Кот д'Ивуара, где дошло до 50000 французов, в то время как их было в пять раз меньше в 1960 году), они использовались здесь по преимуществу в качестве кооперантов [проводников сотрудничества], сопровождая публичную помощь развитию или действуя в качестве представителей или кадровых работников предприятий бывшей метрополии. И, хотя она могла оправдаться тысячью практических соображений или разнообразными преимуществами профессионального или денежного характера, это значительное французское присутствие во франкофонной Чёрной Африке развернулось здесь также и, возможно, прежде всего, в плане одновременно и символическом, и политическом, как если при необходимости определять совершенно королевскую природу франко-африканских отношений (в частности, в вопросах обороны и иллюстрации франкофонии), быть, своего рода, осязаемым проявлением гарантии и защиты Французского государства.
Но 1960-1970-е годы стали также театром обратного движения того, что назвали вовсе не эспатриацией, но африканской иммиграцией во Францию. Вписываясь в долгую историю французского капитализма, который, начиная с XIX века, прибегал к значительному объёму иностранной рабочей силы (в частности, даже если она была очень малочисленной по сравнению к европейской, например, африканской, которая после Великой войны [Первой мировой] использовалась как рабочие, моряки, докеры), эта иммиграция — в основном магрибинская вначале, и более африканская в дальнейшем — оказалась, в действительности, умышленно организованной [понятной] общественной силой. Для неё речь шла ни о чём другом, кроме как уменьшить инфлационные риски в заработной плате, вызванные ростом и давяшими профсоюзными требованиями, и обеспечить наиболее активным отраслям французской промышленности, как автомобильная или оборонная, хороший уровень конкурентной способности на международном рынке. И что бы она ни решала, начиная с 1974 года, чтобы застопорить этот процесс, принимая во внимание кризис и императивы реструктуризации экономики, она долго ещё продолжается, но более официально, для поощрения потребностей малых и средних предприятий третичного сектора до того момента, когда она попыталась решительно остановить её продолжение (в частности, законом Паскуа от 1993 года) и квалифицировать ту, что сохранялась, как "подпольную иммиграцию" (9).
Франко-африканское государство стало, таким образом, многофасеточной системой, одновременно — геостратегической, политической, энергетической и экономической. Восходя своими первыми шагами к Первой мировой войне, она установилась более определённо во время и после Второй, чтобы расцвести наконец в кильватерном следе независимостей. И, как следствие, она составила оборотную сторону истории, которая в течение десятилетий ставила под сомнение имперский порядок и, в принципе, создавала условия для политической эмансипации африканских колоний. В высшей степени голлистское дело в эпопее Свободной Франции и восстановление Французского государства после Освобождения, оно не переставало быть более широко республиканским делом (10), в том смысле, что каждый раз, когда Франция превращалась в новую республику, жизненно важно вставал вопрос о завоевании или реконкисте Африки. Через это может быть написана совершенно другая история, которая от идеи ассимиляции, сопровождавшей колониальную экспансию III-ей Республики до отказа от неё, спустя тридцать лет, в итоге, отошла в период Французского союз, когда большинство африканских лидеров оказалось интегрированным в жизнь Четвёртой, и наиболее заметные из них, под эгидой Пятой, участвовали в сооружении Франко-африканского государства. Через это она стала, равно, и делом левых, и делом правых, по примеру Франсуа Миттеррана, который задолго до того, как председательствовать при [определении] судеб страны как большой франко-африканской семьи, был министром Франции по делам заморских территорий [d'Outre-mer] и, вводя Феликса Уфуэ-Буаньи в политическую ленную зависимость, мог зазнаться также, если не больше, чем генерал де Голль от того, что был большим творцом деколонизации, которая, в конечном счёте, не должна спровоцировать никакого разрыва во франко-африканских отношениях (11).
Франко-африканское государство сегодня не является более тем, чем было до конца первого семилетнего срока Франсуа Миттеррана (12). Завершаясь, холодная война окончательно подвела итог тому, что могло оправдываться при началах V-ой Республики голлистской политикой, направленной на то, чтобы сделать из Франции великую державу, независимую от обоих блоков. Так же и европейское строительство, над которым Франция специально трудилась с 1950-х годов, отразилось отныне на франко-африканских отношениях, позволяя некоторым особо влиятельным странам Союза [европейского], как Германия, всё более и более включаться в сотрудничество с Африкой, в частности, франкофонной и, учреждая евро, переделать валютное основание (франк CFA) Франко-африканского государства, установившегося более сорока лет назад. К чему, начиная с 1980-х годов, прибавилась нарастающая роль МВФ (FMI) и Всемирного банка, которые, навязывая свои программы структурных согласований, т.е. сильно действующих сокращений централизованных социально-экономических функций, которые выполняли африканские государства в течение двух десятилетий, одновременно взрезали ткань межгосударственных отношений между Францией и Африкой.
Но какими бы ни были, на данный момент, эти заметные изменения (которые выражаются среди прочего исчезновением министерства по делам сотрудничества и, соответственно, заметно меньшим французским присутствием во франкофонной Африке), нам представляется, что Франко-африканское государство по-прежнему сохраняет солидную укоренённость. Кроме факта функционирования в силу некоторой привычки, которая, с одной стороны, приводит к тому, что Французское государство претендует на, своего рода, "африканистскую" компетенцию, которую другие западные государства или другие державы не смогли приобрести, также как (что заметно показывают франко-африканские саммиты), с другой, ведут африканские государства к добровольной передачи этого права ему, не для того ли, чтобы оно ходатайствовало по их делам перед Европейским союзом или перед международными институциями, и его основные королевские составляющие требуют постоянства этого. Здесь есть особая надежда на экономические и стратегические ставки, которые представляют поиск и присвоение энергетических ресурсов и которые в той же последовательности, что и истоки V-ой Республики, продолжают воплощать некоторую независимость и французский суверенитет.
В этом смысле, единственно лишь европейская организация, дополненная подлинным политическим суверенитетом, была бы реально в состоянии отделить Французское государство от его франко-африканского дублёра, но кто знает, не будет ли и она черпать из него и не черпает ли сейчас — хоть немного, при помощи некоторого демократического прогресса в самой Чёрной Африке — модель для своего собственного успения.