|
|
|
| на базе журнала "Манифестация" |
Чёрная Африка в течение долгого времени оставалась самой обширной частью неизвестного континенита, о которой нам пересказывали древние тексты арабских или семитских эрудитов, повествования европейских путешественников, также как сообщения и наблюдения, оставленные христианскими миссионерами. Эти многочисленные документы сохраняют свою историческую ценность. Кое-что поменялось в знаниях, которые имел Запад об этом континенте, уже к концу XIX века после рождения Французской социологической школы, продукта анализа и размышлений Эмиля Дюркгейма, его современников, его последователей и Марселя Мосса, который был нашим наставником. В самом деле, она предлагала, как это так хорошо сказал Луи Жерне [Louis Gernet],
поддерживать и развивать «твёрдое намерение подвергнуть научному исследованию и [представить] в качестве объекта природы человеческие проявления и поведение»(1). Причина, по которой мы это вспоминаем сегодня, вызвана тем, что, похоже, эти начала иногда странно забываются.
Мы были все тогда — Марсель Гриоль среди первых -учениками Марселя Мосса. Мы никогда не скажем достаточно, каким наставником он был: открывающим размах собственных знаний всем, чьи тенденции и вкус побуждали склоняться перед жизнью, верованиями, страданиями и радостями человеческих обществ. Богатая пища, извлечённая из чтения трудов о путешествиях, исследований, [размышлений] эрудитов, о которых он говорил тем, кто приходил его слушать. Твёрдость его мысли была велика, и именно об этом говорят его многочисленные критические отчёты. Его уроки не были простыми изложениями или комментариями, но также и диалогами, которые он вёл с нами и которые продолжались с теми, кто сопровождал его во время прогулок, которые он часто совершал пешком, возвращаясь к себе домой.
Его оппоненты, те кто не принимал его обучения, утверждали, что дух его был сравним «с облачным небом, пересекаемым редкими молниями». У его учеников спрашивалось, понимаем ли мы его: я всегда говорила, что я в этом не уверена, но что осознавала своё огромное неведение. Было что-то в том, что распределял он среди своих слушателей (шесть часов в неделю в Институте этнологии, в Сорбонне и в Коллеж де Франс), что побуждало к стремлению не упустить ни крупицы.
Так мы переходили от методов фиксации в полевых условиях, от составления библиографии, от обследования фигуративных памятников (которым он придавал очень большое значение), до обрядов жителей Тробрианских островов или аборигенов Австралии, до рассмотрения эпосов народов Северной Европы.
Я не припоминаю, чтобы он часто говорил о своих работах, и если он говорил об Анри Юбере [Henri Hubert], то это было с большой привязанностью: он выражал сожаление по поводу потери друга, обмены с которым были всегда плодотворными. Он даже не задерживался на собственных теориях, которые, как казалось, сам подвергал сомнению; случалось, что он зачитывал нам одну-две страницы из труда, который сам в этот момент изучал и обсуждал с нами его содержание, сравнивая его с другими сочинениями, созданными им по данному сюжету, и результаты этого можно обнаружить в опубликованных отчётах в «Социологическом году» [l'Annee Sociologique](2). Он просил свою аудиторию поразмыслить над проблемами, которые эта значительная эрудиция поднимала.
Его комментарии выглядели в равной мере вопросами, которые он ставил сам себе в то же время как предлагал своим ученикам. Потому что его культура была продуктом глубокого инстинкта: поиском «другого» в различных цивилизациях в пространстве и во времени. Она, разумеется, охватывала Восток, классический мир Средиземноморья, славянские и нордические [nordiques] общества, но также и все те, что относятся к «примитивной» эпохе. Он, конечно, подчёркивал важность исследований, ведущихся в течение долгого времени филологами, в частности, по индо-европейским языкам и по их распространению.
Но этим не ограничивалась его эрудиция: если он настойчиво советовал нам читать Гесиода, он не колебался по поводу культа у Маори, рекомендовал изучить акт из Шекспира или стихи из Виргилия; я помню, что слышала, как он спросил нас, знаем ли мы «Песни Билитис»[Chansons de Bilitis]. И, хотя его высказывания не всегда казались ясными сразу, речь не шла об ассоциациях, вызываемых вслепую, но о приближении — его [приближении] — к человеку и всему его окружению, во всех его измерениях.
Если я пространно говорю об обучении у Марселя Мосса, которое остаётся важнейшим для этнографов, сформировавшихся в его школе, то я напоминаю, что любой «сертификат по этнологии» включал параллельно обязательное обучение по физической антропологии, по доисторческой эпохе, лингвистике, предоставляя кандидатам тот или другой из этих подходов для своих будущих исследований.
«Бесписьменные» общества Чёрной Африки оказывались среди первых, предложенных для изучения западным этнографам на основании этих новых критериев. И это, в частности, — через организацию экспедиций, которые брались вести «экстенсивные» исследования и должны были в этих целях — под руководством Марселя Гриоля — пересечь континент с востока на запад, чтобы вступить в контакт со встречаемым населением: миссия Дакар-Джибути (1931-1933), которая состоялась тогда, пройдя голосование в парламенте. Первые работы велись по ориентировкам, кратко изложенным выше, которые предлагали этнографам составлять в изучаемом поле «архивы» по изучаемому населению, требующие наблюдения всех фактов, анализа всех социальных групп, изучения языков и диалектов, коллекционирования всех существующих предметов и, разумеется, исследования природы, в которой живут эти общества: география, ботаника, зоология, метеорология, и т.д.
После первых зафиксированных наблюдений, зарегистрированных коллекций замечательная выставка, организованная в Музее человека усилиями Поля Риве [Paul Rivet] и Жоржа-Анри Ривьера [Georges-Henri Riviere], представила публике всё, что принесли эрудиции как искусству собранные документы. Другие экспедиции, руководимые Марселем Гриолем, следовали тому же духу: Сахара-Судан в 1935 году; Сахара-Камерун в 1936-1937; Нигер-озеро Иро в 1938-1939. С 1935 года исследования [enquetes], которые велись самим Марселем Гриолем в Мали или подготовленными им сотрудниками стали «интенсивными» и прподолжились в Чаде, в Верхней Вольте, в Камеруне. Они позволили преумножить богатство представлений об обществах Чёрной Африки.
Хотя исследования по изложенным выше критериям достигли максимума, важные факты потребовали изменения через развитие метода, использовавшегося до того этими командами. Начиная с 1946 года, стало последовательно очевидно, что «бесписьменные» общества Западной Африки, живущие традиционными верованиями, обладают системой знаний и классификаций, основанной на объяснениях проявлений [manifestations] природы (антропология, ботаника, зоология, астрономия, анатомия и физиология) как и социальных фактов (социальных и религиозных организациях, политических, технических, экономических, и т.д.), на знаниях, опирающихся не только на индивидуальные или коллективные поступки и ритуальные действия [manifestations], но также и на специальные материалы (наскальные изображения, водружённые камни [pierres levees], алтари [жертвенники — ?] [autels], фигуры, одежды, ритмы, танцы, и т.п,...), на тексты молитв или призывов [invocations], на исторические рассказы, девизы, сказки, как [и] на морфологию вещей текущего использования.
На очень широком пространстве Западной Африки эта система, передававшаяся строго регламентированным обучением знаниям, опирается на космогонию, представляющую собой удивительное единство [unite]; она также обогащается несколькими вариантами, в зависимости от этносов, при том, что акцент может делаться на тот или иной её компонент. Она подкрепляет все религиозные действия, на которых мы присутствовали, в ходе коллективных обрядов, церемоний, задающих ритм общественной жизни, в пластической, графической, музыкальной и прочей продукции, их сопровождающей, как и в технических орудиях, в практике (ткачество, ковка, плетение, деревообработка, медицина, фармакопея, и т.д.,...), в частности, присутствием на всех уровнях поливалентных символов, роль и значение которых прекрасно известны тем, кто их использует. Равно, может быть, стоит вновь обратиться и пересмотреть в свете знаний вождей, жрецов, ответственных линеджных групп или посвятительного союза, обученных в рамках их традиционной культуры, все статусы, все виды деятельности, все искусства этих до сих пор изучаемых «извне» обществ. К опросам [enquetes], ведущимся по фактам или выступлениям, и которые можно свести к известным и ставшим знаменитыми фразам: «о чём идёт речь?», «что мы знаем об этом?», — следовало бы продолжить, добавив: «о чём идёт речь?» и «что вы знаете об этом?». И подумать, спросив себя: «как развиваются их взгляды [concepts]; как соединяются их классифицирующие системы и их дискурс по отношению к тому, что вписано в природу и что пережито их обществами?». И я никогда не забуду тон, с которым мои информаторы догоны, только что ответившие на один из моих вопросов, спонтанно добавили: «мы счастливы видеть, что вы начинаете хорошо понимать, как думают догоны». Это было в 1957 году.
Стало очевидно, что негры Чёрной Африки, как и другие народы, задумывались над своими обычаями, что эти обычаи восходили к свойственным им нормам и что этнографу было необходимо знать их и проникнуться ими. Исследование [enquete] в то же время, что и обогащает, от этого усложняется, поскольку нелегко умам, натасканным на западной логике, рассуждать в соответствии с системой мышления, где аналогия и пронзительный смысл символа имеют ценность факта.
Впрочем, Марсель Мосс предчувствовал активную функцию символизма, когда писал: «вот уже давно Дюркгейм и я учим, что сопричастность и сообщение между людьми можно обеспечить лишь символами, постоянными общими знаками, внешними по отношению к индивидуальным ментальным состояниям... вот уже давно мы думаем, что одной из характеристик социального факта с точностью выступает его символический аспект... в большинстве коллективных проявлений речь не идёт об уникальном проявлении уникальной вещи, но о проявлении, выбранном произвольно, чтобы в нём обозначить другие и чтобы управлять практикой»(3).
Анализ теорий, собранных по поводу народов Чёрной Африки подтвердил эти высказывания, ставя акцент на форму реальноти символа: он всё время воспринимается как «побуждающий к действию» [agissant].Эти теории опираются на классификации всего того, что содержит категориально выраженный мир [univers]: каждая из этих последних помещается с самой большой точностью в космобиологическое соответствие с другими. Категории выражены [exprimees] самому первому лидеру [chef] параллельными сериями абстрактных «знаков», известных прошедшим инициацию ответственным за линиджные и тотемные культы, главам семей, лекарям, прорицателям, которые ритуально используют их, изображая их на стенках святилищ или в скрытых местах, где помещены алтари, или на песке.
Что касается вопросов, задаваемых в поле, то ответы на них выступают функцией содержания самих вопросов, но также и их формулировки, которая должна максимально возможно учитывать систему мышления собеседника, чтобы смог установиться реальный контакт и диалог.
Так в Западной Африке родилось приложение метода работы «в поле», апробированного Марселем Гриолем и его командами, прежде всего, у догонов, бамбара, бозо. Полученные результаты отразились в многочисленных публикациях: таковые были объектом иногда резкой критики: «они всё выдумали» или «позволили интенсивным опросам [enquetes] зайти слишком далеко». Ничуть не более, кто знает нас, чем это ошибочно встречается в любой информации: вот почему чередование пауз и возобновлённых усилий необходимо для осмысления. В том, что касается меня, они всегда были плодотворны от одной экспедиции к другой во времени. Результаты, достигнутые этим методом, выступают для нас функцией повторяющегося присутствия в поле. Слишком долгое отсутствие , когда речь идёт об обществах, в среде которых жили, которые изучали с тщательностью и интеллектуальной свободой — то есть не направляемой господствующей идеологией -, не позволяет легко возобновить контакты. Тот, кто приезжает часто, в день своего приезда, ещё даже не успев распаковать свой багаж, будет принят теми, с кем он работал: «Бог привёл вас» [будет произнесено] прежде любого другого приветствия у догонов; они сядут тогда против вас и после обычных обменов возобновят беседу, как если бы она прервалась накануне.
Следование диалектике для этих людей «главенствующее», в этимологическом значении этого слова. Она предстаёт в космогониях с установления первых оснований, последовательно реализуемых мышлением, «словом», затем манипуляциями с базовыми элементами Богом, творцом: галактики, органическая жизнь, всё что занимает и населяет вселенную [univers]. В частности, человек, который должен жить на Земле, — существовать здесь своим трудом, создавать потомство и быть, возможно, единственным животным, осуществляющим тяжёлую задачу осмыслять проблемы, которые перед ним были поставлены.
Общества Чёрной Африки уловили, локализовали [situe] и классифицировали сонорные и молчаливые обмены между животными своего окружения и ввели в свою мифологию смысл, который приписывают им: рычание хищников, пение горлицы, гудение насекомого и немые беседы муравьёв. Но они славно закрепили в памяти появление у человека устной речи [oralite], формулировок, инструмента сообщения и обучения: шестидесятилетние странствующие [itinerantes] церемонии Сиги, отмечаемые одна за другой во всех деревнях семи различных регионов в течение семи последующих лет, осуществлявшиеся ранее и у малинке, до сих пор сохранились у догонов: они посвящены тому, чтобы довести до сведения разоблачения «речи» [«parole»], этапы органической и социальной жизни, а затем и отметить появление смерти и установление «культа предков». Этот термин тем не менее требует комментария. В социо-религиозных традициях этих народов смерть не может восприниматься как конец, поскольку акцент делается на «жизни» усопших. С телом обходятся таким образом, чтобы придать ему форму рыбы, символу зародыша, а кладбище, на которое оно переносится совпадает [assimile] c плацентой, с которой оно начало и продолжило своё существование. Духовные принципы остаются живыми. Покойный, переходя в ранг предка, всегда присутствует и действует внутри своего линиджа(4).
Взгляды этих народов на то, что они называют «речь»[«слово»-?][«parole»], всё, что включает устная речь [oralite] в одном этом слове, стиль и символизм произносимого [enonce], которые сопровождают их практики, опираются на космо-биологические соответствия, упомянутые нами выше. Она имеет ценность в самоё себе, поскольку считается, что она обладала творящей функцией в основе, с одной стороны, и что, с другой стороны, она направляет эффективное действие. Любая «речь», в самом простом смысле этого слова: «то, что говорят», пересекает пространство, тесно связывая говорящего и тех, кто его слушает. Откуда — и богатство представлений, присваемых различным формам дискурса — а также и цена молчания [silence].
Как и всё, что составляет их жизнь, эти цивилизации поместили свой дискурс в зависимость от своей космо-биологической классификации; догоны установили иерархию в соответствии со ступенями традиционного образования: знания эшелонируются по четырём ступеням, «речь напротив, сбоку, сзади и ясная речь»[«paroles de face, de cote, de dos et la [parole claire»](5). Эти категории отражаются в том, что мы называем «устной литературой», т.е. на двух первых ступенях истории об охоте или войне, пословицы, загадки, легенды, сказки. Или на двух последних, молитвы или призывы, возглашаемые стариками или посвящёнными самых высоких уровней во время церемоний. Параллельно бамбара различают «лёгкое знание» и «глубокое знание», к которым восходят многие формы их высказываний [leurs dits].
Разумеется, те, что были нам наиболее легко сообщены, относятся к первым уровням этих классификаций, поскольку они могут быть рассказаны иностранцам. Тем не менее, изучение их раскрывает, наряду с пережитым опытом, некоторые базовые верования, аллюзии с мифологией, как утверждения, восходящие к воображаемому, при всём сознательно перемешанном. И стиль этих формулировок уже коннотирует с приложением «игры речи» [«jeu de la parole»], в которой совершенны общества Чёрной Африки, чья культура глубоко связана с устной речью [a l'oralite].
Мы собрали некоторые ритуальные тексты, чьё сообщение должно скандироваться в ритмах барабанов, струнных инструментов или колоколов. Двойная символика — инструментов, ритмов — делает дополнение к смыслду текстаи действия, сопровождаемого его речитацией. Как бы то ни было, чтобы быть поняты формы дискурса, которые мы только что упомянули, должны сопровождаться комментариями, даваемыми заинтересованными лицами, которые, на их и на наш взгляд, были необходимы. Марсель Мосс писал уже по поводу звукоподражания, поющегося хором во время осуществления обряда вызывания дождя у аранда: «самое примитивное слово, стих, песня стоят лишь, благодаря комментариям, которыми можно окружить их мистику»(6).
Но надо подчеркнуть, что параллельно и вследствие той же системы мышления, которая управляет их устной речью [oralite], общества западной Чёрной Африки реализовали представления, ориентированные их космогонией: в частности, алтарями, воздвигнутыми камнями, маленькими сооружениями, воздвигнутыми в расселинах и укрытиях в скалах, некоторые стенки их иногда покрыты в ряде мест многоцветными рисунками. Эти разнообразные обустройства продолжаются на огромных поверхностях одновременно и в деревнях, и на их окраинах, и в соседней бруссе. Они создают серию образов этой космогонии, эпизоды которой, таким образом, можно «читать», проходя по местности. Между тем настенные изображения должны оставаться постоянно, как и обустройства, которые их сопровождают, в расселинах и укрытиях, где, когда придёт время, объясняют тем, кого обучают мифологии и истории человека, что это представляет. Вот почему они должны регулярно поновляться. Напротив, рисунки, наносимые на стены тотемических святилищ раз в год, перед посевом и церемониями, им предшествующими, остаются временными. Поскольку надо, чтобы они были «смыты» дождём, то и материал, при помощи которого делаются изображения (смесь воды и просяной муки), равно как и образ представленного существа окажутся подхвачены водой и проникнут с ней в землю: всё это, чтобы поддержать плодородие полей, линиджей, кланов и, в том, что касается последних, всё, что с ними ассоциируется через проявление классификаций. Эти изображения выступают, к тому же, категориальными: абстрактные знаки (которые мы прокомментировали выше), теоретические пунктиры, именуемые «марками»[«marques»], где проявляются числа, схемы или наброски и, наконец, реалистические многоцветные фигуры. Их наблюдение, комментарии, которые его сопровождают, раскрывают космо-биологическую теорию рисунка, его вариантов, его эволюцию во времени и в его функциях.
И то же самое — для других пластических воплощений: деревянные статуэтки, запертые в семейных обителях или святилищах, ритуальные предметы из меди или железа, церемониальные одежды, украшения, маски, выставляемые публично, и т.д....
Однако выход масок в Западной Африке есть образ целостного мироздания. «Общество масок, — говорил Оготемелли, — это весь мир... И когда оно движется на публичной площади, оно танцует движение мира»(7). Некоторое число масок напоминает пролегомены творения: все другие свидетельствуют о той или другой особи — растительной, животной, человеческой — населяющей землю. На уровне «лёгкого знания» у бамбара, «речи напротив» [«parole de face»] у догонов, именно так маска сначала интерпретируется и её жест комментируется историей охоты, войны, анекдотом, сказкой. Но тот, кто обучается у бамбара «глубинному знанию», у догонов «ясной речи», усваивает, что одновременно говорится об особом индивиде, восходящем к тому или иному из этих существ, который сыграл важную роль в одном из эпизодов космогонического мифа(8). Как это говорил Марсель Мосс, «маска это — персона [persona]". Это, чтобы дать пример; поскольку эту классифицирующую процедуру обнаруживают при рассмотрении ритмов, танцев и даже в движении ремесленников при пользовании инструментами, поскольку таковые также имеют символическую ценность. Марсель Мосс в статье, посвящённой техникам тела, придавал слову «техника» значение «эффективного традиционного действия». Он добавлял: «То, в чём человек отличается прежде всего от животного, это — передачей своих техник и, очень возможно, их устной передачей»(9).
Школа открылась после первых экспедиций, руководимых Марселем Гриолем, и действовала на протяжении всего [времени] преподавания, которое он вёл в Сорбонне, — образования, отражённого в «Методе этнографии», который он полностью составил и который был опубликован в 1957 году. Эта школа развивалась в нескольких направлениях в силу тенденций одних и других, кто ставил акцент на том или ином особом пункте программы, открывавшем столь широкие перспективы, и которые обогащались соединением с базовым методом, продуктами развития некоторых подходов. В частности, с восходящими к психиатрии, которые изначально интересовали Марселя Гриоля: он поддерживал дружеские отношения с Марисом Бонапартом [Maris Bonaparte] и с Жаком Лаканом [Jaсques Lacan]. Нельзя забыть и создание лабораторий этно-зоологии и этно-ботаники при Музее естественной истории, чьи коллекции обогатили его экспедиции. Это восхищало Марселя Мосса, который любил путешествовать [naviguer] в конкретном и говорил иногда: «Есть больше поэзии в зерне реальности, чем во всех мозгах поэтов», по-своему перефразируя Шекспира(11).
Именно здесь введение кино и звукозаписи, сопровождавшей съёмки, способствовало развитию техник современных исследований. Марсель Гриоль снял два короткометражных фильма ещё за два года до войны. С того времени, и для примера, Жан Руш [Jean Rouch], который был его учеником, умножил этот метод фиксации у различных народов Западной Африки. В живую снятые фильмы о технике, обряде или рынке имеют заметное преимущество для исследователя. Они не только позволяют увидеть столько раз, сколько необходимо эти различные эпизоды, отснятого сюжета, , но, прежде всего, они могут быть спроецированы всем заинтересованным, с тем чтобы возобновить с ними свой анализ. Эти два подхода позволяют исследованиям продвигать вперёд от одной экспедиции к другой. Мы имеем сейчас множество примеров этого. Вновь увидеть образы пейзажей, конкретных людей, коллективов, событий, свидетелями разворота которых были, действует на чувства как тех, кто снимал фильм, так и тех кто выступал объектом аудио-визуальных фиксаций. Эта ретроспектива восстанавливает атмосферу и ставит каждого в аффективное положение, на мой взгляд, очень благоприятное для исследования по затронутым сюжетам.
Очень многочисленные публикации, исходящие от различных групп или исследовательских образований создали значительный вклад в эрудицию. Исследователи, сообразно их тенденциям, их интересам к такой-то области, их университетскому образованию, их контактами с другими исследовательскими направлениями, обогатившими документацию, развили также некоторые элементы метода, о котором мы говорили. В этом смысле, даже если предварительные рассуждения этого метода кажутся не присущими иногда в их мышлении и умозаключениях, от этого они не менее могут оставаться в основании предпринимаемых ими исследований.
С другой стороны, на нашем уровне — уровне описательной этнографии, методы которой мы применяем — несомненно, что должна осуществляться строгая историческая критика материалов, собранныях наблюдений; также как и параллельно, на другом уровне,тот, кто отдаёт себе отчёт в том, что думают заинтересованные об их представлениях, об их высказываниях, об их классификациях и о комментариях, которые они по этому поводу делают. Разумеется, речь не должна идти о том, чтобы принимать за «евангельские слова», плоды, восходящие к одним или к другим [видам] информации. Но — о том, чтобы сопоставлять их с исследованиями и результатами, полученными представителями других дисциплин, которые бок о бок с теми, кто остаётся в основании этих исследований географии и истории также, как и они, значительно развились: преистория, археология и филология. Чтобы наши собственные наблюдения [спекуляции — ?] [speculations] — которые должны вызывать появление теорий — сохраняли все свои ценности, прежде чем сформулировать эти последние необходимо серьёзно рассмотреть и понять таковые тех, кого они касаются [des interesses].
Исследования, осуществлявшиеся некоторым числом подготовленных Марселем Гриолем сотрудников, а затем и их воспреемниками, последовательно выявили цивилизации Чёрной Африки под углом зрения, до того неизвестным. Ещё и поныне ведущиеся наблюдения показывают, что большое число этих обществ живёт по многим позициям и, несмотря на политические процессы, несмотря на быстрое развитие мировой экономики, несмотря на введение чуждых религий, несмотря на развитие туризма и информации, и т.д., ... в соответствии [en fonction] с системой мышления, с принципами и верованиями, созвучными им [coherents], в которых, мы повторим это, эволюция — т.е. изменение — рассматривается как неотвратимая, полезная и которая — согласно традиции — должна быть интегрированной [включённой]. Как таковыми были персонажи или объекты: «губернатор, самолёт, мадам, автомобиль, турист, полицейский» по мере их появления на территории, занятой этими этносами: незамедлительно представлены, введены в серию масок, которые в ритмах барабана на публичной площади, танцуя, с мимикой рассказываютисторию сотворения мира, затем — и человечества, [историю] которая продолжается... Те, кто может ныне изучить, а затем и идентифицировать [situer] основания таких действий и таким образом обеспечить движение знания этих форм культуры это — разумеется, историки; но также и астрономы, и биологи, от которых мы уже имеем некоторые свидетельства.
В 1951 «уже можно было говорить о суданской цивилизации, субстрат которой обнаруживал себя у многочисленных народов таким, каким он был у догонов и бамбара. При различии языков и институций скрывается тот же костяк [ossature] проявлений. Всё происходит так, как если бы на основе идентичной канвы каждый народ задействовал образы, свойственные его гению. В последующем этот обширный ансамбль должен быть соотнесён [situe] со средиземноморской и азиатской системами. Безусловно, такое определение положения заставит ли говорить о проблемах заимствований, миграций, ассимиляции. Безусловно также, что анатомия старых цивилизаций, которые укрывались в тупике запада Африки способна открыть бесценный отблеск примитивных организаций, находившихся в контакте в далёкую эпоху в этих районах и обладавших возможностью осуществлять связь между местными способами мышления и другими, лучше известными нам»(12). Эти пожелания — которые раскрывали для меня взгляды и научение Марселя Мосса — находятся в процессе реализации.
По инициативе Жана Руша Фондом СКОА [la Fondation SCOA] была организована серия международных и междисциплинарных коллоквиумов, которые проходили каждый раз по две недели в Западной Африке с 1975 по 1981 год (в Бамако, Ниамее и в соседних регионах). Они были посвящены «Истории населения излучины Нигера» с целью организовать обмен между специалистами по преистории, историками, археологами, географами, лингвистами, этнографами, которые вели исследования в Африке, эрудитами и африканскими художниками, также как и традиционалистами-генеалогистами, которые являются присяжными хранителями устных традиций их соответствующих обществ. Эти обмены были полностью зафиксированы и опубликованы в Актах этих Коллоквиумов, которые пополнились трудами, реализованными с традиционалистами по некоторым вопросам, затронутым в ходе собраний, в исторических рамках «империй» (Вагаду, Мали, Сонгаи, Фульбе), которые сменяли друг друга в Западной Африке.
Далее, по инициативе Мишеля Картри [Michel Cartry] и Марселя Детьенна [Marcel Detienne], ныне происходят собрания, в которых принимают участие некоторые наши коллеги, этнографы, социологи и эрудиты африканисты (западные и африканские), и которые посвящены истории древних религий (Египет, Греция, Рим, Индия и т.д.). Эти обмены, проходящие по определённым темам, уже бесспорно плодотворны. И надо напомнить здесь то, что Жан Леклан [Jean Leclant] написал(13), упомянув о контактах, возможно, установившихся между Египтом и Западной Африкой во времена, так называемых, «эфиопских» династий: «Уже давно обычаи [usages] и техники, выявленные на рельефах Древнего Египта, бвли сообщены и в наблюдениях этнографов... Если изучение далеко от новизны, то тема остаётся нова — и насколькр актуальна. Целостной картины ещё не хватает... Но равно — или даже лучше — чем у Платона или Праксителя, подступы к посланиям фараонов не проходят ли через такую-то маску бауле или беседу с мудрым догоном Оготеммели?».
(1) Louis Gernet in «L'Annee Sociologique», 3-eme serie, 1955-56, p.VIII.
(2) Некоторое число статей было переиздано в «Marcel Mauss — Sociologie et Ethnologie», которой предпослано «Introduction a l'oeuvre de Marcel Mauss» par Claude Levy-Strauss, P.U.F., Paris, 1950. Все произведения были переизданы в «Marcel Mauss — Oeuvres», предварённых «Presentation», par Victor Karady: Editions de Minuit, Paris, 1968, 3 Vol.
(3) Marcel Mauss: Rapport reels et pratiques de la psychologie et de lasociologie — Journal de psychologie normale et pathologique, 1924.
(4) Это — то, что выражал Секу Кансай [Sekou Kansaye], в то время территориальный советник, воздавая памяти Марселя Гриоля во время его похорон, сказав: "... Смерть это — наследие человека. Но жить или умереть — не в этом суть... Для нас, догонов, главное это — «быть», поскольку то, что придаёт смысл жизни является тем же, что даёт смерть...» in Journal de la Societe des Africanistes. Tome XXVI, 1956, p.277.
(5) Marcel Griaule. Le Savoir des Dogon. Journal de la Societe des Africanistes. Paris, XXIII, 1952, p.27. Marcel Griaule et Germaine Dieterlen. Le Renard Pale. Institut d'ethnologie, Paris, 1965, pp.52-53. Об особенностях «речи» [«parole»] смотри Женевьев Калам-Гриоль [Genevieve Calame-Griaule].
(6) Marcel Mauss: Rapports reels et pratriques de la psychologie et de la sociologie. Journal de psychologie normale et pathologique. 1924.
(7) Marcel Griaule: Dieu d'eau. 2-eme edition. Fayard, Paris, 1975, p.179.
(8) Смотри примеры этих двух уровней интерпретации по поводу масок kanaga, amma ta, sirige , с одной стороны, в Masques Dogon (1935) а с другой — в Renard Pale (1965). Все маски догонов, без исключения, зависят от этой двойной интерпретации.
(9) Marcel Mauss: Les Techniques du Corps. Journal de Psychologie . XXXII, № 3-4, 193_.
(10) Marcel Griaule: Methode de l'Ethnographie. PUF, Paris, 1957.
(11) «Отдай гостеприимство незнакомцу. Есть большее на небе и земле, Горацио, о чём и не помышлялось философии твоей.» in La tragique histoire d'Hamlet, prince de Danemark, acte I, scene V. (12) Germaine Dieterlen: «Essai sur la Religion Bambara». P.U.F., Paris, 1951, p.229.
(13) Jean Leclant: «Egypte pharaonique et Afrique» — Seance publique annuelle des 5 Academies — Firmin Didot, Paris, 1980, p.10 et 11.