Теоретико-аналитическое объединение
TAO
Ленинградская школа африканистики
Теоретико-аналитическое объединение
 на базе журнала "Манифестация" 

Н.Б.КОЧАКОВА

Дмитрий Алексеевич Ольдерогге. Взгляд из Москвы

(сугубо субъективные заметки)

Прежде всего я благодарна В.Р.Арсеньеву за предложение принять участие в номере «Манифестации», посвящённом столетнему юбилею Д.А.Ольдерогге. Ибо, несмотря на то, что я москвичка, львиная доля моей работы в африканистике была так или иначе связана с Дмитрием Алексеевичем: я подразумеваю не только его помощь, советы, идеи, которыми он щедро делился в письмах и при личных встречах; в не меньшей мере он оказывал влияние масштабом своей личности и высокой старопетербургской культурой, увы! практически исчезнувшей вместе с уходом из жизни его поколения.

Думается, что даже мелкие, по виду незначительные факты, касающиеся прямо или косвенно его личности и научной биографии, нуждаются в фиксации для осмысления не только его роли и места в отечественной науке, но и причин, породивших те или иные её проявления.

Моё знакомство с Дмитроием Алексеевичем состоялось в первой половине 50-х гг. в связи с довольно-таки неприятными для меня событиями: я провалилась на предзащите моей кандидатской диссертации «Города-государства йоруба», изданной позднее в 1967 г., в качестве монографии. Учёный Совет Института Африки во главе с директором И.И.Потехиным отверг тему диссертации на том основании, что её невозможно выполнить. По-своему они были правы — не имея специального африканистического образования, я, видимо, выглядела не очень-то убедительно. Мой научный руководитель Сергей Руфович Смирнов, в те годы — заведующий сектором истории, и бывший ученик и сподвижник Дмитрия Алексеевича, раздосадованный моим провалом гораздо больше, чем я, сказал мне: «Вот что, Наташа, есть в Ленинграде такой человек — Дмитрий Алексеевич Ольдерогге. Поезжайте и поговорите с ним. Если он одобрит, проблем с утверждением темы не будет». И я поехала. Дмитрий Алексеевич был тогда уже в зените славы и настолько крупной фигурой в африканистике, что Сергей Руфович не счёл возможным обратиться к нему непосредственно и снабдил меня записочкой к своему приятелю — научному сотруднику Отдела Африки МАЭ А.И.Собченко, в которой просил его обратиться к Д.А.Ольдерогге, не согласится ли он уделить мне несколько минут.

Помнится, рабочим местом Дмитрия Алексеевича в те годы был не тот кабинет, который стал теперь мемориальным, а стол у окна комнаты, расписанной древнеегипетскими сюжетами. Дмитрий Алексеевия принял меня сразу и уделил отнюдь ненесколько минут, а много больше. Он буквально потряс меня не только эрудицией (которую он всегда с удовольствием демонстрировал и в последующие годы), но и тем вниманием, с которым он отнёсся ко мне, в сущности, ничего не значащему человечку со стороны; я получила, как теперь принято говорить, «эксклюзивное право» прослушать его блестящую импровизацию на тему о западноафриканских культурах, для меня был выделен сотрудник, который помог мне разобраться в рабочей картотеке Кунсткамеры по источникам и литературе об Африке. Именно извлечения из этой картотеки в сочетании со списком и оттисками статей, присланных мне нигерийским историком К.О.Дике, составили позднее основу библиографии моей кандидатской диссертации. Её тема после устного одобрения Д.А.Ольдерогге была беспрекословно утверждена Учёным Советом Института Африки в том же составе.

Позднее на протяжении более чем двадцати лет я имела счастье быть одним из постоянных корреспондентов Дмитрия Алексеевича (несколько его писем ко мне опубликованы в книге его памяти «Ethnologica Africana»). При его очень большой занятости он также всегда находил время для личной беседы в периоды моих приездов в Ленинград (довольно частых в 70-е гг.). Я не отношу это на счёт моей персоны. В основе его внимания были, как я понимаю, свойства его натуры: очень активный интерес к жизни во всех её проявлениях и не менее сильная потребность успеть передать другим, хотя бы частичку своих поистине энциклопедических знаний. Мне особенно запомнился его приезд в Москву на Всесоюзную конференцию советских африканистов в 60-х гг. (точно не помню — в 1968 или в 1969 г.). Дмитрий Алексеевич председательствовал на на историко-этнографической секции, заседания которой происходили в здании Института востоковедения в Армянском переулке. Актовый зал был полон. Каждый доклад, в отличие от нынешних времён, сопровождался дискуссией, завершавшейся итоговым резюме Дмитрия Алексеевича. Никогда до этого и после я не встречала председательствующего, который был бы способен на содержательный разбор каждого выступления непосредственно сразу после завершения каждой мини-дискуссии.

Тот визит Дмитрия Алексеевича в Москву памятен мне ещё и эпизодом иного свойства. Мы, тогдашняя молодёжь Института Африки, собрались отметить завершение конференции скромной пирушкой в номере гостиницы АН СССР, который занимал наш коллега из Свердловска. Естественно, зашёл разговор об Ольдерогге, и, после того как мы «хорошо посидели», я вызвалась на пари позвонить по телефону Дмитрию Алексеевичу, остановившемуся в той же гостинице, и пригласить светило отечественной африканистики, члена-корреспондента Академии наук в нашу компанию тогдашних «эмэнэсов». Помнится, что когда я взялась за телефонную трубку, кое-кто из присутствовавших засобирался убежать от греха подальше. Что же касается Дмитрия Алексеевича, то он принял наше телефонное приглашение как должное, сразу же и охотно, согласился отведать наше более чем скромное угощение и поразил нас блистательной речью, начинавшейся словами: «Слава — чушь собачья!»

Думается, не только он нам, но и мы ему чем-то были нужны в нашей негостеприимной Москве. Возможно, нашим искренни восхищением и неофициальностью и независимостью. Организаторы наших конференций подчас забывали, Дмитрий Алексеевич — не только африканист, придающий вес мероприятию одним фактом своего присутствия, но ещё и самый старый по возрасту. Запомнилась в связи с этим другая встреча с Дмитрием Алексеевичем, также в осенней Москве. В перерыве между заседаниями наша весёлая компания наткнулась на него — замёрзшего и даже, как будто, немного растерянного, одиноко стоящего на Старом Арбате. Было время обеда, и мы увлекли его за собой в кафе «Прага» — наше любимое место трапез по присутственным дням.

Приезжая в Москву, Дмитрий Алексеевич обычно любил останавливаться в небольшой гостинице «Якорь» на улице Горького (её давно нет, а улице вернули её первоначальное название «Тверская»). В конце 70-х гг. я и И.В.Следзевский два или три раза навещали его в гостинице «Москва», и, принимая нас, Дмитрий Алексеевич неизменно выставлял бутылку хорошего сухого вина.

Всё вышесказанное может навести на мысль, что моя память воспроизводит некий идеализированный образ наподобие доброго рождественского деда. Между тем, на основании рассказов некоторых весьма достойных коллег из числа тех, кто соприкасался с ним по работе, если не ежедневно, то во всяком случае постоянно на протяжении многих лет, в памяти всплывают и иные черты. Не все его любили, не всем удавалось с ним сработаться, более того, мне приходилось слышать нелестные суждения о его вкладе в науку, о его научных методах. В своих оценках Д.А.Ольдерогге мог быть жесток и беспощаден. В том, что оно так и было подчас, можно убедиться, прочитав одно из его писем, помещённых во 2-ой части книги «Ethnologica Africana». Письмо адресовано его любимому ученику, ставшему к тому времени доктором наук. (Мы не указали его фамилию, ибо в распоряжении редколлегии был лишь черновик письма, и окончательный, отосланный вариант мог быть другим).

И всё же я не считаю, что моя собственная память сохранила идеализированный образ Учителя. Во-первых, потому что, уверяю вас, читающих эти строки, мне было с кем и в чём его сравнивать. Во-вторых, в общении с нами, москвичами, Дмитрий Алексеевич не был связан непосредственно служебными отношениями. Он не был для нас начальником, а мы для него — подчинёнными, от которых требовалось выполнение производственных планов, соблюдения трудовой дисциплины и т.п. Д.А.Ольдерогге был обращён к нам своей самой светлой стороной — как Учитель, носитель уникальных знаний, которые он сам стремился передать. В-третьих, и это важно иметь в виду, с годами на научную судьбу Д.А.Ольдерогге, а также на судьбы тех москвичей, которые стремились работать в сфере изучения традиционных культур и доколониальной истории африканских народов, с нарастающей силой давил пресс генеральной линии отечественной афроиканистики, воплощённой в деятельности головного учреждения — Института Африки РАН (АН СССР), одной только численностью сотрудников превосходившего во много раз Отдел Африки МАЭ. Приоритетными направлениями Института Африки в советский период были изучение экономики африканских стран, так называемый, некапиталистический путь их развития (соцориентация), международные отношения и обслуживание справками и аналитическими записками, так называемых, «практических организаций» — ЦК КПСС, МИД СССР, ГКЭС и т.п. На фоне этой актуальной деятельности Д.А.Ольдерогге с его научными пристрастиями, эрудицией и всем комплексом культуры, воспринятой от великих учитилей — славной плеяды старопетербургских востоковедов и зарубежныз светил африканистики начала ХХ в., становился всё более и более маргинальным. Его почитали, награждали, но оказывать решающее влияние на направление развития отечественной африканистики с начала 70-х гг. (а, может, и с более раннего периода) он не мог, хотя по масштабу сделанного им в науке именно он был к этому предназначен. Положение усугублялось двумя обстоятельствами: во-первых, безвременной кончиной учеников и сподвижников Дмитрия Алексеевича — директора-основателя Института Африки , этнографа по образованию Ивана Изосимовича Потехина и основателя сектора истории того же Института, историка Сергея Руфовича Смирнова, разделявших научные принципы Д.А.Ольдерогге и пытавшихся проводить их в жизнь в новых условиях, диктуемых госзаказом; во-вторых, растущим унижением послеблокадного Ленинграда, низведением его до уровня периферийного города, о чём не так давно было рассказано по российскому телевидению Даниилом Граниным.

Имея в виду все эти обстоятельства, пожалуй, не будет преувеличением сказать, что что для нас, москвичей, интересующихся доколониальной историей , традиционной культурой и искусством народов Африки, возможность живого общения с Д.А.Ольдерогге значила не меньше, если не больше, чем для ленинградских коллег, нельзя не отметить также, что в Институте Африки Дмитрий Алексеевич был всегда принимаем с почётом и пользовался неизменным уважением со стороны директоров — Василия Григорьевича Солодовникова и Анатолия Андреевича громыко, которые, придя к руководству отечественной африканистикой, сами стали до известной степени заложниками системы. А вот с руководством Института этнографии, периферийной частью которого был в то время МАЭ, отношения были прохладными; оттуда, по выражению Дмитрия Алексеевича, на него «веяло гнилым ветерком».

На выборах в действитьельные члены Академии наук член-корреспондент АН СССР Д.А.Ольдерогге, орденоносец, почётный член многих научных обществ мира, лауреат Международной премии Хайле Селассие I, неизменно получал чёрные шары, что не так уж и удивительно, если вспомнить, что другой выдающийся этнограф — москвич Сергей Александрович Токарев не удостоился даже звания члена-корреспондента АН.

В дни юбилея естественно задаёшься вопросом о значимости научного наследия Д.А.Ольдерогге для состояния и развития африканистики наших дней. До меня об этом уже много и с глубоким проникновением в суть проблемы написано такими внимательными и доброжелательными исследователями, как А.А.Жуков, В.А.Попов, Н.В.Громова, Н.М.Гиренко, А.И.Собченко, А.Б.Давидсон, К.П.Калиновская, а за рубежом — Э.Браунером, Э.Гельнером, П.Скальником и др. Тем не менее, полагаю, что вопрос о значении научного наследия Д.А.Ольдерогге в свете сегодняшнего дня далеко не исчерпан, и, отнюдь, не претендуя на глубину и полноту анализа, я попытаюсь обратить внимание на некоторые аспекты этой темы.

Я не могу судить сколько-нибудь профессионально ни о трудах Д.А.Ольдерогге в области африканского языкознания, ни о его штудиях систем родства. Однако многочисленные ссылки на его работы у нас в стране и за рубежом, а также бурная дискуссия, инициированная В.А.Поповым в серии сборников «Алгебра родства», свидетельствуют о непреходящей актуальности проблем, находившихся в центре научных интересов Дмитрия Алексеевича и получивших в своё время мировое признание.

По моему глубокому убеждению, главная заслуга и главное значение научной и научно-организационной деятельности Д.А.Ольдерогге заключается в том, что , вопреки генеральной тенденции односторонней политизации отечественной африканистики, он всю свою сознательную жизнь трудился над сохранением традиции, заложенной выдающимися представителями мировой и дореволюционной российской науки — традиции необходимости изучения языков, материальной и духовной культуры народов Африки, а также их доколониальной истории в качестве фундамента для познания их современных проблем и перспектив развития.

В этой области в течение десятилетий, благодаря его усилиям и с помощью его учеников и последователей, были сохранены, приумножены и частично введены в научный оборот африканские коллекции Кунсткамеры. Приходится, однако отметить, что музейная работа, которой Дмитрий Алексеевич уделял много внимания в первую половину своей долгой жизни, с 70-х гг. как бы утеряла своё первоначальное значение (так, по крайней мере, выглядит со стороны); хотя, как это видно, например, из опубликованных в «Ethnologica Africana» писем Д.А.Ольдерогге к В.Р.Арсеньеву, забота о пополнении музейных фондов и круг проблем, связанных с принципами коллекционирования, никогда не переставали быть предметами его внимания. Представляется, опять же глядя со стороны, что во вторую половину жизни Дмитрия Алексеевича у него уже не хватало на музей ни времени, ни сил. Очевидно, что негативно влияла на музейную деятельность и невостребованность музейных материалов африканистами Москвы и других городов. Советская африканистика, в целом, занемногими исключениями не нуждалась в ознакомлении с материальной и художественной культурой африканских народов! Зримыми свидетельствами спала в этой области является неблагополучное, если не сказать катастрофическое состояние хранения африканских музейных фондов, несменяемость (с конца 50-х годов) музейной экспозиции, давно не соответствующей современному состоянию как Африки, так и музееведения, отсутствие временных передвижных выставок.

Поражает меня и такой факт. Уже после смерти Дмитрия Алексеевича практически ежегодно в здании Кунсткамеры организуются, так называемые, «Ольдерогговские чтения». Их участники (в основном, московские африканисты) пробегают по залам музея, не кинув и взгляда на выставленные экспонаты. Ни разу, на моей памяти, никто из участников «чтений» не заикнулся о том, что хорошо бы провести для них экскурсию, ознакомить с африканскими фондами, прослушать лекцию африканистов-музейщиков.

Вторым, не меньшим по значению вкладом Дмитрия Алексеевича в отечественную африканистику я считаю его деятельность по организации переводов, комментированию, публикации различных видов источников об Африке, а также сбор, переводы и публикации фольклора. Но и тут, в этой сфере мы наблюдаем картину, сходную с отношением российских африканистов к музейным богатствам: переводы уникальных источников по доколониальной Африке пока что были мало востребованы, а в основном, и вовсе не востребованы российскими африканистами. Счастливым исключениям была и остаётся «Сонгайская держава» Л.Е.Куббеля, со дня публикации которой минуло 29 лет! Иными словами, безусловно, очень ценная и трудоёмкая работа многих специалистов, усилиями которых был сформирован, по замыслу и под руководством Д.А.Ольдерогге обширный, научно комментированный источниковый фонд, который должен был бы стать базой для исследования не только колониальной истории, но и культур, этнокультурных контактов и влияний, обычаев, обрядов, мифов, легенд, их истоков. Однако, всё это источниковое богатство оказалось на обочине отечественной африканистики. Писать статьи и книги по материалам ТАСС и книгам зарубежных учёных и проще, и быстрее.

Закрывая эту прискорбную тему, не могу не напомнить, что Дмитрий Алексеевич особенно ценил переводы на русский язык хаусанских текстов из собрания краузе. об этом, а также об истории их появления в России можнео прочесть во 2-ой части книги «Ethnologica Africana».Однако то, что было собрано, переведено, откомментировано по инициативе и под руководством Д.А.Ольдерогге, не исчезло. Оно находится в музейных и книжных хранилищах и ждёт того часа, когда отечественная африканистика дорастёт, созреет до понимания познавательной ценности собранного и необходимости его включения в исследовательские проекты.

Что же касается основных авторских исследовательских трудов Дмитрия Алексеевича, то они воспринимались как эталонные при его жизни. В какой мере они сохраняют научную ценность сегодня?

Его ранние публикации относятся к первой трети прошлого столетия. На сегодняшний день не осталось в живых, наверное, ни одного человека, который мог бы поделиться личными об условиях научной деятельности в Ленинграде в предвоенный период и тем более в 30-е годы. Мы можем судить об этом лишь по письменным свидетельствам, Известно, что в 1929-30 гг. ОГПУ сфабриковало, так называемое, «Академическое дело», по которому была арестована большая группа ленинградских историков (в том числе и моя дальняя родственница, ныне покойная, — Наталья Сергеевна Штакельберг)(1). Гнетущую обстановку кануна 30-х гг. в Ленинграде и свой собственный арест Дмитрий Алексеевич вспоминал в последний год своей жизни (См. «Ethnologica Africana», стр.189). Ещё резче атмосферу тех лет выразил О.Мандельштам в стихотворении, датированном декабрём 1930 года:

«Петербург! Я ещё не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня ещё есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице чёрной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напрлёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.»(2)

Ни в 1930, ни в 1931, ни в 1932 гг. Дмитрием Алексеевичем не было опубликовано ни строчки, хотя к этому времени он уже состоялся как африканист, прошедший стажировку в нескольких ведущих африканистских центрах Европы. Но уже в 1933 году он выступил оппонентом С.П.Толстова по поводу рабовладения и рабовладельческого сполсоба производства в доколониальной Африке на весьма представительном Пленуме Государственной Академии истории материальной культуры(3). Это полузабытое современной африканистикой выступление замечательно своей строгой академичностью и свободой от догматизма пресловутой «пятичленки», навязывание которой дорого обошлось советской науке в те и последующие десятилетия, а уже завершившаяся к тому времени дискуссия востоковедов об азиатском способе производства дорого обошлась некоторым из них исключительно по причине открытого оглашения ими своей научной позиции.

Общеизвестно большое научное и политическое значение стать «Хамитская проблема в африканистике»(1949), получившая мировое признание. Сам Дмитрий Алексеевич относил её к разряду этапных в своей научной карьере. В своё время это исследование послужило стимулом для российских африканистов к изучению путей и условий формирования самобытной государственности в доколониальной субсахарской Африке. Однако, независимо от воли её создателя, статья «Хамитская проблема...«породила и догму — огульное отрицание факторов завоевания извне и миграций иноплеменников в процессе государствообразования. Поэтому (и я хотела бы это подчеркнуть) в истории обсуждения курсовой работы П.Скальника (См. «Ethnologica Africana», с.45-50) я в качестве человека, достаточно много занимавшегося проблемами государствообразования в доколониальной Западной Африке, дольше склонна доверять версии П.Скальника, а не точке зрения, выраженной в «Послесловии» от имени редколлегии книги («Ethnologica Africana», с.49-50). Публикация «Послесловия» была вынужденным компромиссом с теми, кто протестовал против включения в книгу воспоминаний известного чешского африканиста на том основании, что он «написал такое, чего не могло быть в принципе». К сожалению,

«в принципе» такое как раз очень и очень могло быть и бывало, но не обязательно именно с теми конкретными людьми, которые были названы, в частности, П.Скальником. В этом пункте ему, возможно, изменила память.

Цикл статей «Древности Бенина» (1953-1957 гг.) мне особенно дорог: они были для меня руководством по применению комплексного исследовательского подхода к изучению общественных отношений и культуры народа йоруба в доколониальный период. Д.А.Ольдерогге первым в отчественной африканистике раскрыл эвристические возможности памятников искусства для решения целого ряда научных проблем.

Однако мне доподлинно известно, что подготавливая к печати юбилейный сборник своих избранных работ («Эпигамия», 1983 г.), Дмитрий Алексеевич колебался, включать или не включать в него «Древности Бенина», и в конечном счёте пришёл к отрицательному решению. Я полагаю, оно было вызвано тем, что за более чем четверть века после написания «Древностей...» исследование бенинского искусства во всём мире обогатилось огромным количеством новых данных, несоизмеримых со сравнительно бедной и устарелой базой фактов, которая была в распоряжении Д.А.Ольдерогге в 50-х годах. Не подтвердилась его главная гипотеза — о существовании в доколониальном Бенине зачатков письменности наподобие древнеегипетских иероглифов. Неверным оказалось и предположение, что изображения на ободках бронзовых голов бенинских царей обозначают их имена и прозвища. Ошибочным было также называть абсолютно сухопутный город Бенин «африканской Венецией», и тому подобные детали. Всё это, однако, не мешает «Древностям Бенина» оставаться блестящим образцом историко-культурологического исследования, которое полезно перечитывать и стоило бы непременно переиздать с соответствующими комментариями.

Очень важная, в сущности, установочная статья «Колониальное общество — этап в этническом развитии Тропической Африки» (1973 г.), сохранившая свою актуальность и в наши дни, так и осталась недооценённой по достоинству отечественной африканистикой (если подразумевать под оценкой не похвалу в печати, а использование заключённых в этой работе мыслей историками колониализма). Между тем основной тезис статьи — о том, что почти столетнее существование колониальных режимов на африканском континенте привело к формированию в каждой колонии новых этнических единств, позволяет под иным углом зрения, чем это принято в нашей науке, подойти к анализу последствий колониализма, его влияния на современное положение африканских государств. Почитая на словах Д.А.Ольдерогге, отечественная африканистика с годами всё более удаляется от заложенного им и И.И.Потехиным комплексного этно-культурно-исторического подхода к изучении проблем современной Африки. Напротив, за рубежом этноисторические исследования Дмитрия Алексеевича находят положительный отклик. В этом можно, в частности, убедиться, познакомившись со статьёй выдающегося американского учёного русского происхождения И.Г.Копытова (См.«Ethnologica Africana», с.234-250).

В последние годы своей жизни, перегруженный многочисленными обязанностями, Дмитрий Алексеевич ограничивался публикациями небольших по объёму статей. Среди них, с моей точки зрения, особого внимания заслуживают новаторские исследования систем счёта в языках народов Африки (публикации 1982 и 1984 гг., а также: письмо Дмитрия Алексеевича от 14.XII.1986 г., публикуемое в «Ethnologica Africana», с.184), к несчастью, прерванные его кончиной. Продолжение этих исследований могло бы пролить новый свет на проблему контактов и взаимовлияний этносов субсахарской Африки в древности. Мне это направление исследований, требующее специальных лингвистических знаний, видится весьма перспективным.

Таково моё субъективное мнение о значении научного наследия Дмитрия Алексеевича. Вполне допускаю, что не всем могут понравиться мои оценки и суждения, возможно, некоторым из них не достаёт должной глубины. Всё же надеюсь, что многолетняя работа в африканистике и искреннее восхищение личностью Д.А.Ольдерогге даёт мне некоторое право на эти сугубо субъективные заметки.

В заключение — несколько слов об архиве Дмитрия Алексеевича. Даже то немногое, с чем мне удалось познакомиться за период подготовки сборника «Ethnologica Africana», показывает, что открытие этого архива принесло бы большую пользу не только африканистике, но и отечественной культуре, в целом, а также имело бы отклик за рубежом. Этот архив — достояние не только прямых наследников Дмитрия Алексеевича, но и отечественной науки. Я полагаю, что выражаю не только своё мнение, аппелируя к гражданским чувствам сотрудников Кунсткамеры: пора открыть папки с рукописями и приступить к планомерной и целенаправленной работе над научным и эпистолярным наследием Д.А.Ольдерогге. Пора опросить всех оставшихся в живых его адресатов или их наследников с целью сбора всего им написанного. Пора, наконец, сформировать комитет по изучению и подготовке к публикации его наследия. Ведь каждый упущенный день грозит новыми потерями. В свою очередь, я сочла бы для себя честью, если бы меня включили в такого рода работу.



(1) Н.С.Штакельберг. «Кружок молодых историков» и «Академическое дело»; Б.В.Ананьич, В.М.Панеях. Принудительное «соавторство» (к выходу в свет сборника документов «Академическое дело 1929-1931 гг.», Вып.I) — In memoriam. Исторический сборник памяти Ф.Ф.Перченка. М. — СПб, 1999, с.19-86, 87-111.

(2) Цит. по сборнику: О.Э.Мандельштам. «И ты, Москва, сестра моя, легка...». М., 1990, с.333.

(3) Основные проблемы генезиса и развития феодального общества. Пленум Государственной Академии истории материальной культуры. 20-22 июня 1933 г. Москва — Ленинград, 1934, с.372-376.

Copyright © 2002-2004, Теоретико-аналитическое объединение
Хостинг от uCoz